class="p1">– Надо было сказать мне, что вы интересуетесь этническими меньшинствами Юньнани.

Это Шон. Он опирается локтем на сиденье передо мной, его рука свисает всего в нескольких дюймах от моего лица. Он выглядит невероятно элегантно – так я никогда не говорила о парнях.

– Я опасалась, что вы опоздали на самолет. – Я стараюсь, чтобы голос звучал ровно, но не уверена, хорошо ли получается, потому что так рада видеть Шона, что мысли путаются.

Уголки его губ слегка приподнимаются. Не улыбка. Не ухмылка. Я понятия не имею, что у него на уме.

– Я знаю нескольких крестьян из числа дай, буланов и акха, – говорит он. – Все пишут о дай, потому что их много и у них есть своя письменность. – Рука, свисающая передо мной, отбрасывает эту идею как недостойную. Кажется, Шон мысленно пробегает по списку, отмечая каждое племя, потом говорит: – Вас могут заинтересовать акха, потому что их культура очень похожа на культуру кри[48]. Это анимистическая культура. У каждого живого существа есть душа.

– Я читала о них и о кри. Вот только у акха, как и у коренных американцев, плохая репутация. Они безрассудно расточительны, пьют, принимают наркотики…

Его глаза вспыхивают.

– Легко поддаться стереотипам! – Ну я же не говорила, что верю в это. – Вы, на Западе, считаете, что индивидуум превыше всего, но человек акха считает себя одним из звеньев длинной цепи жизни, примыкающей ко всем другим звеньям людей и культур; именно эта коллективная волна выбрасывает новорожденного на берег жизни.

Я чувствую, как меня передергивает.

– Интересно, что вы заговорили о новорожденных. Если у всего есть душа, как же тогда близнецы?

– Их уже какое-то время не трогают, – говорит он, выглядя немного раздраженным. – У них были культурные убеждения, обусловленные, на их взгляд, здравым смыслом, которым они следовали тысячелетиями. Кто вы, чтобы осуждать их культуру?

Прежде чем я успеваю что-то уточнить или защититься, он барабанит пальцами по сиденью моего соседа спереди и, скользнув по проходу, исчезает за занавеской, разделяющей самолет.

– М-да, отстой, – комментирует девушка рядом со мной.

В Гуанчжоу Шон ждет, когда я выйду из самолета.

У меня было достаточно времени, чтобы сформулировать правильный ответ на его вопрос: если у какой-то группы людей есть культурные убеждения, будь то бинтование ног в Китае или обрезание женских половых органов в Африке, это не значит, что мы, как человечество в целом, должны одобрять эту практику. Но Шон, кажется, забыл о недоразумении, или что там это было, ненавязчиво предлагает перейти на «ты». Мы проходим пограничный контроль, забираем свои сумки, снова проходим контроль на внутренний рейс и садимся в самолет до Куньмина. И опять наши места в разных концах салона, как и на последнем рейсе в Цзинхун.

После трех подряд многочасовых перелетов и смены часовых поясов я настолько вымотана, что зданием аэропорта не интересуюсь вовсе, отмечаю лишь, что оно маленькое, унылое и тускло освещенное. Снаружи нас встречает водитель, готовый отвезти меня и Шона в Иу, древний центр сбора чая в Шести великих чайных горах, отправную точку Пути чая и лошадей, родину королевы пуэра и нашу базу на следующие четыре ночи. По моим сведениям, путь займет около шести часов, с ухабистыми поворотами. И это после всех перелетов и пересадок! Я принимаю лекарство от укачивания, сворачиваю толстовку и кладу ее под голову. Шон на заднем сиденье дремлет, а я, хоть и зверски устала, заснуть никак не могу. Китай! Я направляюсь в «глушь».

Это совсем другая поездка, чем та, которую я совершала с родителями. Мне быстро придется привыкнуть к туалетам в виде дыры в полу, использованию туалетной бумаги в качестве салфеток и к тому, что люди выплевывают куриные и рыбные кости прямо на пол. На завтрак, чертовски уставшие от перелетов, мы идем в лавку на открытом воздухе и заказываем лапшу с чили, которую готовят на открытом огне. Мы сидим на пластиковых детских стульчиках вокруг низкого столика, который выглядит так, будто его ни разу не вытирали. У моих ног собака грызет кость.

Я не вижу ни одного белого лица, но вокруг ходят люди, которые выглядят в Иу чужаками: китайцы, одетые в отутюженные брюки, накрахмаленные рубашки и начищенные мокасины.

– Торговцы чаем, – шепчет Шон. – Посмотри, как они ведут себя друг с другом. Здесь как во времена золотой лихорадки. Я нашел свою жилу, но не скажу вам, где она. Они и нас проверяют – чтобы понять, насколько мы богаты, и определить, поднимать ли цены на чай в этом году.

Когда нам приносят лапшу, я следую примеру Шона и заливаю палочки и другие столовые принадлежности кипятком, а затем грязную жидкость выплескиваю на пол. В противном случае нас ждет понос или еще что похуже. Все пандемии в истории мира приходили из Китая.

Торговцы чаем уезжают так же быстро, как и приехали. Шон обзванивает крестьян и торговцев по Вичату, системе мгновенного обмена сообщениями, которая позволяет ему наговаривать голосовые, а не набирать сложные китайские иероглифы, и после каждого звонка сообщает мне последние новости: «Я сказал им, чтобы они ждали нас в четыре часа». Или: «Они сказали, что заедут завтра. Я никогда не привозил с собой женщину. Они очень хотят с тобой познакомиться». Мы уже собираемся уходить, когда рядом с нами садится человек, представившийся неопытным торговцем, расстегивает сумку, показывает нам пачки стоюаневых купюр и спрашивает, где можно найти хороший чай. Шон отправляет его на семейную фабрику по переработке чая, расположенную вверх по дороге. Наконец, покидая лавку, я спрашиваю: «Может, мне тоже туда?»

– Завтра я отведу тебя в местечко получше. Куда более аутентичное. А сегодня позволь показать тебе город.

Судя по тому, что осталось от Иу, похоже, это когда-то был очень красивый город, но главная улица – просто полоса неуклюжих бетонных промышленных коробок, покрытых пылью и грязью от снесенных старых домов, и дешевых уродливых зданий. Мы проходим часть Пути чая и лошадей, которая, к сожалению, выглядит не очень впечатляюще: просто мощеная дорожка шириной в четыре фута, которая проходит через старую часть города, а затем спускается с холма. Возвращаясь на главную дорогу, мы бредем по тихим переулкам, где все еще стоит несколько традиционных зданий из необожженного глиняного кирпича с вздернутыми карнизами, куры клюют землю, а цветы спускаются по стенам. Перед каждым домом женщины – молодые в джинсах и футболках, пожилые в традиционной одежде, все в платках и головных уборах – сортируют чай по листику. Так, должно быть, выглядел Иу до наступления эры процветания, и это зачаровывает, создавая ощущение нестареющего Китая.

На следующий